школы у нее? Полноценное негритянское образование обходится благодетелям долларов в пятьдесят на одну особь, зато можно очень красиво вворачивать при случае фразу о том, какой ты благотворитель.

— Я ведь даже не знаю русского, — развел Джон руками. — Как можно оценивать песни, которых не понимаешь?

Ясно, подкаблучник.

— Десять тысяч долларов? — предложил я.

— Дело не в этом! — поморщился он, неодобрительно покосившись на жену. — У меня столько денег, что я не смогу их потратить до конца жизни как ни пытайся, и брать их с ребенка я не стану.

— Если мешает только незнание языка, я предоставлю тебе переводы с подробными трактовками того или иного момента, — улыбнулся я.

— Ты просто хочешь использовать Джона, чтобы поднять рейтинг своего шоу! — обвинила меня в страшном грехе вредная миссис Леннон.

— Конечно! — подтвердил я.

— Я сам разберусь, Йоко, — осадил ее Джон. — Я согласен.

Оп, бунтанул против женушки. Спасибо, Оно-сан, без твоего вмешательства мог бы и слиться.

— Спасибо! Тогда, если тебе понадобится моя помощь, я сделаю все, что смогу.

— Идет, — с улыбкой кивнул он, и мы отправились дальше.

— Сейчас заглянем на чаепитие в административный корпус, к главному редактору канала, Борису Николаевичу Полевому, — поведал я. — Он — живой классик Советской литературы и больше сорока лет работал в средствах массовой информации. Лично присутствовал в качестве одного из наших корреспондентов на Нюрнбергском процессе.

— «Повесть о настоящем человеке» у нас издавалась, — подтвердил значимость мистер Уилсон. — У меня есть экземпляр с автографом. Мы неоднократно встречались с Борисом Николаевичем, и я уважаю его за талант и профессионализм.

— А еще он, метафорически, мой «крестный отец» — Борис Николаевич первым напечатал мою книгу, и этим открыл мне дорогу в информационное пространство планеты, — добавил я.

— Я не читал ни его, ни твоих книг, — признался Джон. — Но мне нравится Толстой.

— В каком-то смысле его идеи можно считать буддистскими, — добавила Йоко.

— «Непротивление злу», — кивнул я. — Оно же — мирный, пассивный протест вроде вашей затянувшейся первой брачной ночи. Даже у нас про это в телевизоре рассказывали.

Лежали такие в кровати, протестовали против войны во Вьетнаме.

— Подвиг Махатмы Ганди изменил этот мир навсегда, — сослалась на авторитет Йоко.

— К сожалению, это единичный такой пример, — пожал я плечами. — Непротивление злу только множит зло, потому что в этом случае оно чувствует безнаказанность. Я вижу в вашей акции постмодернистскую иронию, за которой скрыт посыл: «мирный протест не работает настолько, что можно даже с кровати не вставать — эффект будет тот же».

Миссис Леннон помрачнела, Джон грустно усмехнулся:

— Когда-то я думал, что достаточно рассказать миру о его недостатках, чтобы изменить к лучшему, но теперь… — он развел руками. — Я всего лишь певец, и кроме как кричать как можно громче ничего не могу сделать. Но лучше сделать хоть что-то!

— Полностью согласен, — улыбнулся ему я. — Социальная ответственность творческой единицы перед аудиторией — это важно, потому что к нам прислушиваются. Недовольство войной растет, одновременно с этим растет недовольство внутренними проблемами. Земля под ногами администрации мистера Никсона дрожит, и рано или поздно Вьетнам оставят в покое. Но дальше неизбежно начнется еще какая-нибудь война. Затем — еще и еще, и так до осознания пролетариатом капиталистических стран своего ужасного положения. Когда американские пролетарии сорвут оковы и свергнут угнетателей, падет главный оплот капитализма, и остальному пролетариату станет проще, и весь мир станет социалистическим. Вот тогда войны прекратятся навсегда, и человечество сможет заняться тем, чем ему и стоит заниматься — освоением космического пространства.

— Аллилуйя! — саркастично подытожил мистер Уилсон.

— Так СССР действительно хочет захватить весь мир? — хохотнул Леннон.

— Я говорю об экономическом базисе, а не политической надстройке, — покачал я головой. — Они, — указал на посла. — Вообще нихрена не решают, потому что за ними стоит супербогатое меньшинство, которое держит всю планету за яйца. До недавнего времени у них отлично получалось, но в начале века очень неудобно появился СССР, который заставил изменить правила игры. За это они нас ненавидят, и, если бы могли, уничтожили бы раз и навсегда. Для этой цели, кстати, промышленно-банковский капитал создал Гитлера. Нам это стоило двадцати миллионов Советских людей. Вторая мировая война для нас — главная национальная трагедия и травма. Можно поговорить с любым нашим гражданином, и он неизбежно расскажет о родственниках или друзьях, судьбы которых искалечила война. Здесь, — указал на снежок под ногами. — Войну ненавидят больше, чем где бы то ни было. Наша армия содержится с единственной целью — не дать повториться событиям сорок первого года. Но эта же война сделала главное — как когда-то «в горниле Столетней войны выковалась английская нация», — процитировал я посла. — Так и Советский народ осознал себя единым целым.

— Всегда есть какие-то «они», — закатил глаза мистер Уилсон. — Кто эти таинственные «они», мистер Ткачев? Масоны? Евреи? Инопланетяне?

— Передергиваете, мистер Уилсон, — отмахнулся я. — Говорю же — промышленно-банковский капитал глобального уровня, которому на проблемы конкретных стран плевать, потому что у капитала нет национальности. Это не конспирология, а факты.

— Марксизм, — отмахнулся мистер Уилсон. — Сама вредная книга на планете, которая позволяет внушать ленивым необразованным людям идею о том, что в их проблемах виноваты те, кто умеет работать.

— Ген предпринимательства — это правда, и именно поэтому все важные посты в моей корпорации занимают родственники, — ехидно ответил я.

Соратники и Ленноны заржали.

— Кто лучше подходит для серьезных дел — с детства воспитываемый лидером человек или неграмотный нищий? — спросил мистер Уилсон.

— Снова блистательная хуцпа! — оценил я. — Сначала вы выстроили систему, где получить достойное образование стоит чудовищных денег, а потом рассказываете о том, как здорово у вас получается управлять пролами. Спасибо, что наглядно продемонстрировали лицемерие капиталистических элит, мистер Уилсон.

— Мистер Уилсон, вам не кажется унизительным, что вас раз за разом побеждает пятнадцатилетний пацан? — гоготнул Леннон.

— Я бы не назвал это «победой», — пожал плечами посол. — Просто у мистера Ткачева совершенно искаженный взгляд на мир, и я как могу пытаюсь это исправить.

К этому моменту мы успели зайти в администрацию и сдать верхнюю одежду в гардероб. Борис Николаевич встретил нас у лестницы и повел на второй этаж, в свой кабинет, где мы просидели добрых полчаса за чаем с пирожками, обмениваясь колкостями с мистером Уилсоном и общаясь с Леннонами о литературе.

* * *

Путь от студии к магазину пролегал мимо «рыболовного пруда номер три», который в нашем замечательном климате успел замерзнуть, и на льду виднелся пяток сидящих у лунок мужиков.

— А что они делают? — заинтересовался Леннон.

— Ловят рыбу, — ответил я. — Называется «Зимняя рыбалка».

Так-то во всем мире, где вода вообще замерзает до приемлемой толщины льда практикуется, но в Великобритании, видимо, экзотика, а на север США Леннон особо не ездил.

— Можем завтра утром с тобой сходить, попробовать что-нибудь поймать, — предложил я.

— Джон, это опасно, а я не собираюсь торчать на льду, пялясь на поплавок, — поморщилась Йоко.

Спасибо за то, что ты совершенно чистосердечно делаешь то, что мне нужно.

— Не хочешь — не ходи, — разрешил Леннон жене и поделился со мной проблемой. — У меня нет снастей.

— Купим там же, где и джинсы, — пообещал я.

Хрущевский универсальный магазин номер два представлял собой двухэтажное, отдельное здоровенное здание с полноценной большой парковкой — у нас ведь через пару лет почти у всех автомобиль заведется. Покинув «Рафик», мы взошли по мраморному, обитому резинкой для лучшего сцепления с ногами, крылечку, и миновали стеклянные двери, ощутив на себе дыхание тепловой завесы.

С клиентами было не густо — рабочий день все еще идет, да и в целом ажиотаж здесь стоял только в первую пару недель, тогда персоналу приходилось пахать без выходных и в две смены, а продукцию завозили целыми вагонами. Сейчас по коридору и отделом бродил пяток колхозников, они к нам частенько заезжают, набивая полные сумки. Кое-кто — с целью перепродажи, но это теперь нормально.

— Не хуже американских торговых центров, — заметил Леннон и улыбнулся. — Но ЦУМ — гораздо круче.

— Просто город еще маленький, — застенчиво шаркнул я ножкой по отражающей дневной свет мозаичной плитке пола. — Идемте, одежда у нас в конце коридора.

Мы двинулись к цели, по пути разглядывая отделы.

— Часть площадей сдается в аренду частным